Мерри, Мерри! Она думает, что мы можем исчезнуть из жизни друг друга. Но нельзя же отрезать часть самой себя – и верить, что и воспоминания об этой части испарятся навсегда. Можно, конечно, привыкнуть, приспособиться. Но пустота никуда не уйдет, нервные окончания и ткани всегда будут напряжены в ожидании недостающей субстанции.

Она обязательно вернется ко мне. Она всегда возвращается. Я знаю. Это может быть всего лишь открытка, которая придет через год или через десять лет. Какая-нибудь красивая фотография – эффектный фьорд, заметенное снегом озеро, окруженное величественными соснами, роскошные сине-зеленые сполохи северного сияния. А может, что-то совершенно иное. Экзотический пляж или оживленный город. На обороте открытки не будет написано ни слова, не будет и следа ее имени. Но сама открытка будет служить посланием. И я знаю, что она будет означать. Я сразу пойму это.

Тебя простили.

По тебе скучают.

«Спасибо тебе, Фрэнк, – будет означать открытка. – Ты всегда была моей самой верной подругой».

Мерри

Дело официально закрыто. Папки опечатаны, коробки с вещественными доказательствами сданы в архив. Детектив Бергстром позвонила нам в последний раз. Мы с Сэмом сидим в знакомой комнате без окон.

– Вы больше ничего не можете добавить, никакой иной информации? У нас просто недостаточно улик для обвинения.

– Что насчет Фрэнк? – спросил Сэм.

Детектив посмотрела на меня.

– Ваша жена уверена, что это сделала не Фрэнк. Она подтвердила все, что сказала ее подруга. Мерри отмела все, что могло бы быть использовано против вашей гостьи.

– Значит, это убийство сойдет ей с рук? – уточнил Сэм.

Детектив Бергстром неотрывно смотрела на меня.

– Не знаю, мистер Херли. Искренне надеюсь, что когда-нибудь правда всплывет. На данный момент этот случай будет рассматриваться как синдром внезапной младенческой смерти при подозрительных обстоятельствах. Множество вопросов осталось без ответов. Для вас и для нас тоже.

Мы с Сэмом в машине наедине. Странное чувство. Слишком близко. Бóльшую часть пути мы проехали молча.

– Ты должен вернуться в дом, – сказала я, стоя на кухне. – Я уеду. Я сейчас уеду, – добавила я, стараясь скрыть нотки паники в голосе.

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, – ответил он, – не сейчас.

Он что-то приготовил для меня. Я это знаю. И не стану убегать. Не дам ему упустить его шанс.

Мы поехали в похоронное бюро.

– Мы здесь, – объяснили мы женщине за столом, – чтобы забрать нашего сына.

Офис был светлым, просторным, как приемная мануального терапевта. Все белое, блестящее, живые цветы в вазе, на стене в раме – копия «Дамы с зонтиком» Клода Моне. Мы видели оригинал этой картины в Национальной галерее искусств во время поездки в Вашингтон несколько лет назад и послали открытку с ее изображением матери Сэма.

Администратор посмотрела на нас с улыбкой сочувствия.

– Соболезную вашей утрате, – сказала она.

Должно быть, она повторяет эту фразу на протяжении дня.

Они отдали нам прах в простой картонной коробке, сбоку которой аккуратным почерком было написано имя кремированного. Внутри коробки был контейнер, а в нем – крепкий пластиковый пакет, куда ссы´пали пепел, после того как он остыл.

Я медленно шла к машине и осторожно несла коробку, крепко удерживая ее обеими руками. Сэм открыл дверцу, и я забралась внутрь. Поставила коробку на колени и провела пальцем по имени, напечатанному на табличке. Конор Херли.

Мы выехали со стоянки, повернули налево, к выезду из города, в сторону дома. Так странно было находиться среди людей. Ездить по городу, как будто мы здесь не чужие.

– Думаю, зима будет долгой, – сказала я, просто чтобы что-то сказать. Но еще и потому, что меня поразила эта мысль. Время остановилось в момент смерти Конора и одновременно раскинулось перед нами в кажущейся бесконечности. Долгая зима, потом еще одна, и еще одна…

– У меня есть идея относительно Конора, – сказал Сэм. – Праха Конора. Тот день, – сказал он, – на Финнхамне. Помнишь?

– Помню, – подхватила я. – Это был прекрасный день.

Это было весной. Конору было где-то пять или шесть месяцев. Середина мая, первые по-настоящему теплые выходные. Мы поехали в Стокгольм и сели на общественный паром, идущий на остров Финнхамн. Паром назывался «Синдерелла», то есть «Золушка», и мы хихикали и шутили, что в полночь превратимся в тыквы.

Мы отправились в долгий поход вокруг всего острова, по заросшей травой тропинке. Конор сидел за спиной Сэма, светило теплое солнце, небо было каким-то особенно голубым, ослепительно-голубым, каким мы не видели его уже много месяцев. Мы наткнулись на уединенную бухту и, когда стало жарко, решили раздеться и искупаться просто в нижнем белье. Конор заснул, и Сэм бережно устроил его в тенечке, обложив со всех сторон нашей одеждой, чтобы он не скатился.

Мы дрожали в воде, которая, казалось, только-только оттаяла после долгой зимы. Но я помню это чувство, это наслаждение природной стихией после вынужденного многомесячного сидения взаперти, после неумолимо долгого периода темноты и холода. Как будто тебя держали в плену. Самое точное сравнение.

«Местная погода сведет вас с ума, – сказал кто-то, когда услышал о нашем переезде. – Тут же день длится не более пяти часов в сутки».

Мы отмахнулись от этого. Это же всего лишь погода, не так ли? Но первая же зима нас сурово наказала за это.

Мы купили лампу для светотерапии, подобрали в аптеке витамин D, чтобы предотвратить худшее.

«Вы привыкнете к этому», – сказал нам Карл, но это было воспринято нами как очередное напоминание о том, что мы здесь чужие.

В любом случае тот майский день был первым из лучших. Весна, а за ней и лето, которое, казалось, открывало ворота в другой мир, даруя внезапную и долгожданную, полную солнечного света передышку от бесконечной серости и обыденности.

Сэм в воде обнял меня.

– А мы тут хорошо живем, – сказал он, и в первый раз это было похоже на правду.

– В Швеции насчитывается почти сто тысяч озер, – заметила я. – Как думаешь, во скольких из них мы сможем поплавать?

В этом вопросе был намек на будущее. Он и я, немолодые и поседевшие, но при этом крепкие и здоровые, держась друг за друга, осторожно заходим поглубже в ледяную воду.

Не знаю, может, это была просто очередная попытка материализации мечты силой мысли?

Не снимая мокрой одежды, мы ели фрикадельки с картофелем в небольшом ресторанчике с видом на озеро, передавая друг другу то соль, то перец. Конор улыбался во сне; свежий воздух и прогулка утомили его. Мы опоздали на последний паром и нашли какую-то очаровательную уютную хижину среди деревьев. Мы устроили Конору гнездышко из подушек в изножье кровати.

Утром купили свежие булочки в местном магазинчике, пришли в гавань и стали ждать паром, который отвезет нас обратно в Стокгольм. Со стороны это, наверное, было похоже на открытку: мы трое – крошечные темные размытые силуэты в уголке прекрасного пасторального пейзажа.

– Думаю, я могу быть счастлива здесь, Сэм, – призналась я.

Это был хороший день.

Я посмотрела на коричневую коробку, которую крепко сжимала в руках. Все, что осталось от моего сына.

– Я подумал, – сказал Сэм, – что хочу вернуться на Финнхамн и развеять пепел Конора над озером, в котором мы купались в тот день. Это хорошее место.

Я сглотнула, и он повернулся, чтобы увидеть мою реакцию. В его взгляде сквозила угроза. Он явно задумал отомстить. Он больше ни слова не сказал о Фрэнк. И о том, что я позволила ей уехать. Возможно, слова здесь не нужны. Возможно, в конце концов все сведется к тому, что он решит действовать.

– Хорошая идея, – произнесла я.

Сэм

Приехав в Стокгольм, мы оставили машину на стоянке и пошли пешком в порт, где выстроились в ряд паромы, отправляющиеся на архипелаг. Штормило, под нами была бездонная пропасть, заполненная водой густого серого цвета. Мы поднялись на паром последними. Высадились на берег Финнхамна. Небо немного прояснилось, дождь прекратился, но тучи висели низко, готовые в любой момент разразиться ливнем.